Доброволец. На Великой войне  - Сергей Бутко

Не лучше. Бороться с неисправностями нужно, господа военные, вот тогда будет толк. Сколько уже раз умнейшие люди России приходили к этому простому выводу – не счесть. И сколько же раз бардак и казнокрадство, помноженные на чрезмерно консервативное мышление, дорого обходились и самой России, и ее армии. В штабах и министерствах упорно не хотели понимать, что назрела пора перемен, а когда наконец-то понимали, то было уже слишком поздно. Вот и теперь, на очередном переломе эпох, срочно требовались большие свершения, ведущие за собой череду малых. Что-то нужно сохранить, что-то улучшить, а от чего-то следует безжалостно избавиться. Для какой надобности, спрашивается, офицеру всюду таскать с собой саблю или шашку? На парадах и смотрах, пожалуйста, носите, но в остальное время зачем?..

Или титулование. Ваше превосходительство – длинно, ваше высокопревосходительство – невыносимо длинно и отнимает уйму времени. Господин генерал – вполне достаточно и не принижает офицерского достоинства…

Понимают ли все эти истины более молодые вояки, тоже энергично рассуждающие на злобу дня? Похоже, что нет. Говорят о своем наболевшем.

– Что это вы столь старательно начищаете?

– Мою металлическую кирасу-панцирь. Недавно выписал для личной безопасности.

– Панцирь, я так полагаю, французский?

– Да.

– Советую вам поскорее его выкинуть. Для защиты никуда не годится, в чем наше военное ведомство уже имело возможность однажды убедиться[97]. А вот панцирь полковника Чемерзина, напротив, весьма хорошо себя зарекомендовал. Весит самое большее восемь фунтов, под одеждой незаметен, закрывает сердце, легкие, живот, спину, не пробиваем трехлинейной пулей. Ох, как жаль, что на японскую войну сие бронированное чудо слишком поздно попало. Очень жаль…

А вообще нет ничего надежнее крепостного стрелкового щита. Профессор Голенков постарался на славу, когда создавал его. И удобнее, и куда лучше, чем британские подарки, переданные в свое время японцам[98]. Но знали бы вы, какие нам хлопоты эти подарки доставляли тогда…

Отлично знаю. А главные хлопоты исходили и продолжают исходить все от той же «англичанки». Всегда гадила и теперь тоже постаралась: втянула нас в войну, чтоб затем ценой русской крови сокрушить Германию, вздумавшую отнять у Альбиона лавры лидирующей морской державы и заодно колонии урезать. Хотя теперь насчет «сокрушить» все сделалось неопределенным и крайне зыбким. О трудностях говорил и Шварц, которого мы наконец-то дождались. Комендант выглядел уставшим и каким-то расстроенным. Оно и понятно, когда штаб фронта в приказах крепость уже величает не иначе как «Ивангородским укреплением» и готов сдать ее без боя, едва немец с австрийцем попрет. А тут мало того, что со снарядами туго, так еще и разного рода опасные говоруны приезжают. Не Троцкий с Лениным, а кое-кто, сделавшийся куда более вредоносным после смерти царя, гибели Распутина и сумасшествия императрицы. И смотреть на этих говорунов народу набирается предостаточно.

Великая радость постигла всех тех, кто обожает раскачивать лодку российской государственности. В Ивангород пожаловал особоуполномоченный Красного Креста господин Гучков собственной персоной. И не один, а вместе с Пуришкевичем на его санитарном поезде[99]. Видно, сговорились политики объединиться и на пару проделать грандиозное турне по фронтам с агитацией, раз уж новый царь оказался слабее старого и не особенно следит за тем, что кое-кто из ультраправых (а заодно и из ультралевых) поднял голову и не стесняется уже ничего. Нет, Пуришкевич вел себя относительно сдержанно, а вот Гучков, ныне сменивший штатское одеяние на военный френч, кажется, и в новом своем качестве предпочитал себе не изменять.

– По проторенной дороге пошел Александр Иванович, – ворчал кое-кто в толпе. – А ведь я его еще по Японской кампании помню. Сей любитель сильных ощущений из мукденского госпиталя буквально не вылезал, был там денно и нощно, пока в плен не угодил[100]. Поседел он, конечно, с той поры, постарел, но вот слышу я от него все то же, что и раньше. Никакой новизны…

Насчет новизны спорить не берусь, но вот в том, что Гучков, как это с ним бывало еще по думской привычке, уже успел «разогнаться», постепенно усилив свой голос и перейдя от тихих речей к громким возгласам, очень даже вижу.

Однако вскоре он немного сбавил напор, но лишь для того, чтобы оттеснить тему скорейшей и неминуемой победы на задний план и плавно перейти к наболевшему, но уже несколько устаревшему «распутинскому вопросу»[101]:

– …Ведь всем хорошо известно, какую тяжелую драму переживала Россия и кто стоял в центре этой драмы! Конечно, сегодня он уже не сможет вредить, но проходимец не одинок: в стране продолжает действовать могучая немецкая банда, и это тогда, когда мы ведем войну с Германией за будущее всего мира!..

Нападки на Распутина длились недолго. Договорив положенное, Гучков взял передышку, уступив место Пуришкевичу. Тот завел свою шарманку:

– …В настоящее время, да будет вам ведомо, подымать национальные вопросы – это значит создавать в России революцию, по окончании войны будем говорить. Но, господа, я не хочу останавливаться на министерской чехарде, а лишь хочу рассказать о деятельности лиц, которые в минуту скорби своего отечества позволяют себе прибегать к личным выгодам. В России есть генералы от инфантерии, доблестно сражающиеся на фронте, генералы от артиллерии, георгиевские кавалеры, но у нас есть еще в тылу один генерал…